Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 1. Батист
То же самое относилось и к его гимназической куртке. Мама немного ее подшила, и она сидела на нем необыкновенно молодцевато. Пуговицы блестели огнем, а сочетание двух основных цветов – бордового и черного – фантастически ему шло.
Ощущение, что все идет как надо, не оставляло Яна в эти сырые мартовские дни. Он даже не предполагал, что открытое ношение оружия настолько привлечет к нему юные (и не только юные) сердца. Женщины всех возрастов смело заговаривали с ним на улице, поскольку революция отменяла все прежние условности и правила.
Да и было о чем поговорить в эти тревожные, но яркие дни прекрасной незнакомке с юным рыцарем, облаченным в гимназическую форму, с красной повязкой и револьвером «Смит энд Вессон» в желтой праздничной кобуре!
– Извините, молодой человек! Как вы думаете, эта улица сейчас безопасна? Я иду к себе домой, вы понимаете…
– Вас проводить?
– Если у вас есть время…
– Вообще эта улица совершенно безопасна, мадемуазель, но время у меня есть.
– Как вас зовут, можно спросить?
– Ян Каневский.
– Сейчас так страшно, Ян. Всюду вооруженные люди. И не такие, как вы. Я никак не привыкну. Вы меня понимаете?
– Конечно, понимаю. Поэтому я с вами и иду.
– А что входит в ваши обязанности?
– Охранять ваш покой, мадемуазель.
Очень часто подходившие к нему дамы сначала доверчиво брали его под руку, а потом рассказывали по дороге всякие истории.
Там разграбили винный подвал. Тут подняли на штыки городового, сделавшего грубое замечание. Здесь сбросили с крыши пулеметный расчет. Казаки отрубили шашкой руку студенту, выступавшему на митинге. Затоптали лошадью пьяного.
В этих рассказах революция, которая представлялась Яну безусловным благом, выглядела как-то совершенно по-другому. Это даже нельзя было назвать словом «хаос», все-таки хаос несвойственен человеческой жизни и вообще случается довольно редко, разве что где-нибудь в космосе, да и то вряд ли. Нет, это был не хаос, а вот именно что новое устройство жизни.
Ян знал по курсу химии, что есть такое слово «валентность», отрицательная и положительная, когда одни частицы проникают в другие, активно их поглощают или что-то в этом роде. Так вот, наступившее время – это было время частиц, которые активно поглощают друг друга в самом непосредственном смысле, причем не особо задумываясь – зачем.
Особенно поразил Яна рассказ одной девушки, которая уже на подходе к дому, плотоядно глядя на его желтую кобуру, вдруг сама не выдержала своих слов – и внезапно разрыдалась.
История ее была такая. На улице стояла толпа, и кто-то, какой-то студент, стал не просто кричать «долой самодержавие», «смерть сатрапам» и тому подобные вещи, но и принялся указывать на городового, который наблюдал эту сцену по долгу службы. А толпа собралась уже немаленькая, все в красных бантах, и очень много дам. Дамы тогда ходили на митинги, предварительно очень утеплившись, чтобы не застудить себе что-нибудь ценное, а иногда попадали на митинг случайно, но тоже стояли и мерзли с риском для здоровья, что приводило их в страшнейшее раздражение. Возможно, так было и на этот раз, и вот одна из этих революционных дам начала буквально подступать к этому сатрапу (уж он-то был утеплен по полной форме: башлык, сапоги, шинель до пят – все как положено) с требованием, чтобы он удалился. И сатрап, не выдержав, махнул рукой, чтобы дама не перешла черту и не сократила необходимую дистанцию. Дама отшатнулась, поскользнулась, упала на спину и страшным голосом заорала, а вслед за ней заорал и студент: «Держите его, держите, он убийца!».
Люди стали подходить к сатрапу, он выхватил пистолет и пальнул в студента. Тот рухнул, и в этот момент конный отряд казаков, который проезжал мимо…
«О господи! – подумал Ян. – Неужели всех порубили?»
– Нет-нет, отряд проехал мимо, но один есаул, понимаете, почему-то задержался, и когда остальные уже уехали и толпа склонилась над студентом, он подъехал к этому нервному городовому и на глазах у всех снес ему голову шашкой…
– Вы сами это видели? – осторожно спросил Ян.
– Нет, мне рассказала подруга. Она как раз была в этот день в Петербурге.
В этот момент девушка разрыдалась. Собственно, они уже подошли к ее дому, дом был очень богатый, новый, из подъезда даже вышел швейцар и, увидев красный бант и желтую кобуру, побледнел и посмотрел на Яна ненавидящими глазами.
Валентность. Тогда они еще долго говорили на улице, чтобы прошли слезы. И чтобы не бояться ее, этой самой валентности…
Пытаясь успокоить таких дам, Ян говорил, как-то очень веско расставляя паузы между словами: «Ну а что же вы хотели, мадемуазель? Это революция, а не игрушки».
Револьвер, конечно, привлекал и девушек, ходивших в женскую гимназию неподалеку. Яна просили принести оружие, хотя бы тайком.
И он соглашался.
Варя Белоцерковская, осторожно дыша, трогала вороненые стальные части и деревянную ребристую рукоять бледно-розовым пальцем.
– Не испачкаетесь? – спросил Ян.
– Да какая разница! – хихикнула она. – Вы не представляете, что я сейчас испытываю!
– Ну расскажите…
– Извините, не могу. Это тайна.
– Понятно, – смущенно сказал Ян. – А можно я вас поцелую?
– Нельзя.
Варя еще немного погладила дуло, потом покраснела и захохотала.
– Дурак! – сказала она и закашлялась от смеха. – Я поняла, что вы подумали!..
Ян спрятал револьвер в кобуру, аккуратно пристегнул кнопочку и осторожно привлек девушку к себе.
Они стояли в каком-то маленьком скверике неподалеку от Сумской, и Варя, тоже осторожно, раскрыла губы.
– Боже мой! – сказала она через минуту жутким шепотом. – Какой же ты страшный человек!
Потерял невинность Ян довольно рано – благодаря Вере и Ларисе, псевдоцветочницам с Сумской улицы (кстати, позднее, уже в Москве, в Театре оперетты, Ян никогда не мог без слез смотреть спектакли, где появлялась на сцене цветочница, буквально плакал каждый раз, а иногда и неудержимо рыдал). Договориться с ними не составило никакого труда, правда девушки немного посомневались, способно ли столь юное дитя на такие взрослые подвиги, но сомневались недолго, решили проверить на практике, а деньги Ян взял из отцовского кошелька.
Эта потеря ничего в нем (не в кошельке, а в Яне) не убавила, а лишь прибавила – в результате он перестал стесняться и выучил всю эту «арифметику» довольно быстро. Теперь он не стеснялся подходить к дамам хоть бы и на улице, гимнастика прибавила ему уверенности во всем, добрая шутка, тревожный долгий взгляд, показная забота, первое касание – все это можно было проделать на протяжении первых пяти минут, и оставалось только понять, а стоит ли это проделывать в данном конкретном случае?
Однако после того, как он надел на себя желтую кобуру и красный бант, думать стало особенно некогда, оружие действовало на женщин неотразимо, как бы выполняя свою основную функцию, но в необычной ипостаси – оно их фактически сражало наповал.
Ян засмеялся, услышав слова Вари о том, что он страшный человек, – в разных вариациях это говорили все они, но обычно все-таки после. Просто для Вари, понял он, уже сам поцелуй был достаточно сильным грехопадением.
Однажды Ян провожал домой даму вдвое старше себя, вечер был темный, неприветливый, район глухой, где-то далеко даже выстрелили, что случалось нечасто во время его дежурств, и когда она уже потом, упоительно полная, в какой-то невероятно сложной ночной рубашке, наконец приподнялась с ложа и подперла рукой головку, то выразила эту простую мысль лучше всех. Она сказала:
– Господи! Кому мы доверяем наше будущее? Безнравственным детям! – и засмеялась, довольная произведенным эффектом.
Ян густо покраснел. Долго молчал. Но ответил, застегивая ремень, как обычно:
– Ну а что же вы хотели, мадам? Это революция, а не игрушки!
Конечно, такие серьезные приключения случались с ним нечасто, может, всего пару раз, обычно дело ограничивалось мимолетным знакомством, словами благодарности, а если доводил до дверей, то туманным приглашением в будущем на чай.
А вот с револьвером, к сожалению, были две серьезные проблемы.
Первая – Ян не умел стрелять и совершенно не хотел этому учиться. Когда в народной дружине ему выдали его, то сразу спросили, умеет ли он им пользоваться. Ян сказал: «Конечно!». А на вопрос «где научился?» ответил слегка уклончиво: мол, брат научил.
Кто брат, спрашивать, слава богу, не стали, тогда еще к людям было доверие, и Ян, насвистывая, отправился прилаживать кобуру к ремню. Но… в Харькове, в особенности на окраинах, стали возникать какие-то летучие группы совершенно неуловимой идейной направленности, полиция уже ни за что как бы не отвечала, многие городовые сами перешли в разряд заключенных, другие сбежали, за все, таким образом, отвечала народная дружина, и приходилось совершать рейды вот по этим опасным окраинам, где среди высоких сугробов, освещенных только полной хохлятской луной, каждая кошка казалась диким зверем.
